В 1928 году в "Смерти Вазир-Мухтара" Юрий Тынянов писал про события столетней давности:
"На очень холодной площади в декабре месяце тысяча восемьсот двадцать пятого года перестали существовать люди двадцатых годов с их прыгающей походкой. Время вдруг переломилось…"
Тынянов говорил о разломе между людьми александровой и николаевской эпохи, о катастрофе декабристов. Но эта трещина шла шире, дальше — Александр и декабристы были плоть от плоти ещё прежнего, XVIII века. При всей их чувствительности и романтизме, умы их находились в эпохе просвещения, были погружены в веру, что разумные рациональные действия способны привести к всеобщему благу; что и весь мир может быть настроен, как отлаженный механизм. И бог, как часовщик в масонском фартуке, заводил его с музыкальным звоном.
В этом был и цинизм, но по-своему невинный. Как бог настраивал мир, так и человек мог настроить человека, запрограммировать его на мир, войну или любовь. Любовь стала наукой, как у Овидия. Но в следующем веке Пушкин писал младшему брату Льву:
"Замечу только, что чем меньше любим мы женщину, тем вернее можем овладеть ею. Однако забава эта достойна старой обезьяны XVIII столетия".