"В Греции все есть" — повторял у Чехова в "Свадьбе" грек-кондитер Харлампий Спиридонович Дымба, а за ними повторяем и мы, делая Грецию этаким миражом изобилия по сравнению с нашей уныловатой действительностью, где и правда — есть далеко не всё...

Но шутки шутками, а Греция — та, Древняя Греция, Эллада — стала и правда таким сгущенным средоточием всей последующей истории западного мира. Как бы вещим сном, в котором уже все было предсказано и все содержалось: и философия, и демократия, и любовь к гармонии, и восхищение искусством, и представление о благородстве, о войне, о божественном. Ничего особенно нового мы с тех пор не придумали.

А концентрацией Греции, уж конечно, стали "Илиада", картина пожарища страстей, на котором сгорают герои, где война, конфликт, как говорил Гераклит, отец всего; "Одиссея", в которой главными становятся противоположности: тяга к странствиям и тяга к дому.

Конечно, по Гесиоду, времена нынче тяжкие (удивил!): он первый рассказывает историю о давно ушедшем золотом веке, который сменился суровым, железным, а заодно и миф о Пандоре, которая выпустила из своего ящика (на самом деле кувшина) все горести людские.

Но всё-таки, полагает поэт, труды, мирные заботы, могут превозмочь невзгоды. По легенде, когда Гесиод соревновался с Гомером на поэтическом состязании, царь Панед, бывший судьёй, присудил победу именно ему: потому, что Гесиод рассказывал о «земледелии и мире», а не «войнах и побоищах». Гордые греки смеялись над Панедом, который даже вошел в греческую пословицу как воплощение слабоумия: конечно, про героев и войны интереснее слушать. Но жить хочется всё-таки мирно, и Гесиода, древнего певца мира и труда, эллины чтили и не забывали.